Край забытых богов[СИ] - Алина Борисова

— Погоди, я запуталась. Когда?

— Это что, так принципиально? Недели через две, после того, как мы расстались, когда я… неважно. К тому времени слуги уже обыскали долину и сообщили, что живых там нет. Тела не нашли, но… они бы почувствовали жизнь. И я не сомневался, что ты умерла. А вот когда почувствовал птичку — засомневался. Подумал, жива, просто плохо тебе очень, помощь нужна, если жизнь едва теплится, могли и не почуять. Поехал искать тебя сам… Кто ж знал, что искать тебя надо было не в горах, а в этом милом домике? — и вновь горечь прорывается гневом. А я думаю: если б не птичка, помнил бы он меня еще?

— А знаешь, что самое паскудное, Ларис? — он берет от стены стул, переворачивает его спинкой ко мне и садится, опустив руки на эту спинку. — Я ему доверял. Что бы ни было, этому мальчику я всегда верил. А он… даже не просто предал. Целый год он целенаправленно сводил меня с ума…

— Но это не он.

— Ну вот откуда тебе это знать, наивный ты мой ребенок? Что ты знаешь о его возможностях и способностях?

— Просто даже по времени не стыкуется…

Но он лишь качает головой, то ли не слушая, то ли не слыша.

— Ты пойми, Ларис, я ни в чем тебя не обвиняю. Мне не в чем просто. Я рад, что ты жива, я понимаю, что ты меня видеть отнюдь не рада. И что предпочла бы, чтоб я и дальше считал тебя мертвой. Ты ведь не от жизни тогда бежала — от меня, от той жизни, что я смог… вернее, не смог тебе обеспечить… А он просто отследил, нашел и использовал!

— Но он не использовал, это я… Я просто ничего не могла поделать… Не получалось остановиться… Лоу хотел, чтоб я прекратила, мы с ним ругались даже… И я ведь прекратила на какое–то время, он мне помог, отвлек… Но потом вот опять…

— Ты? Нет, Ларис, не поверю. Ты из тех, кто бьет по лицу, ты попросту не умеешь нож в спину. Как бы сильно ты меня ни ненавидела, класть жизнь на то, чтоб свести меня с ума ты бы не стала.

— Но я же не специально, Анхен! И я не знала, что ты меня чувствуешь, ты никогда не реагировал. Не видел, не пытался коснуться…

— Хочешь убедить меня, что это делала ты? Сама, осознанно? Но откуда такие способности? — он все равно не верит. — И, главное, зачем, Ларис? Зачем ты ко мне приходила? Я ж не нужен тебе.

— Я не сама, Анхен, я… это просто птичка. Она со мной как–то связана, понимаешь? Это как сон. Я глаза закрываю, и меня несет. Туда, к тебе. К ней. Я просто сначала понять не могла, думала, просто сны. Не знала, что делать. Лоу потом научил, и я уходила, правда. Я не хотела подсматривать или мешать тебе жить…

— А ведь могла бы соврать, что скучала, — он усмехается как–то невесело. — Значит, веришь, что это птичка. Сама. Дикарская поделка, обладающая собственной волей, — тон, каким он это произносит не оставляет сомнений: сам он в это не верит. Ни секунды. — Но ведь она для мертвых, Лар. А ты у нас, как выясняется, жива.

— Не только для мертвых.

Он лишь смотрит на меня вопросительно, и я продолжаю:

— Лоурэл давал мне одну книгу. По шаманским верованиям. Там говорится, что не только души мертвых можно поместить в отдельный предмет. Можно сделать то же и с душами живых. С разной целью. Я не очень понимаю как, там не объяснялось…

— А мне вот… Лоурэл… книгу не давал. Очень ценная, видать, книга, чтоб в чужие–то руки, — усмехается на это Анхен. Но тут же усмешка сменяется испугом, он стремительно подлетает ко мне, хватает за плечи — уже по–настоящему: сильно, жестко, вглядывается в глаза. — Что он сделал с тобой? Что этот безумный мальчишка с коэрскими замашками с тобой тут творил? Что за эксперименты с «душами живых»? Он что, душу из тебя как–то вытянул? Лара!

— Но… это не он, я же объясняла. Оно само так вышло. Он говорил — это молния изменила во мне что–то. Или храм. Он и сам хотел прекратить, у меня не получалось просто… — говорить, когда его глаза так близко, а руки едва сами душу из тела не вытряхивают, невероятно сложно, слова выходят совсем не те, я будто оправдываюсь, а за что мне?

— Говорил? Ты веришь всему, что он говорит? — Анхен притягивает меня к себе, обнимает, прижимаясь щекой к щеке, гладит по волосам. — Он коэр, Лара, его суть — Бездна, там нет ничего эльвийского, — его слова больше похожи на стон, его ласка — словно попытка ощупать, убедиться в моей реальности. — Я ж говорил тебе, предупреждал. Он совсем не тот милый мальчик, каким хочет казаться. У него на все свои причины, свои резоны, они с реальностью не стыкуются.

— Я знаю, — руки сами ложатся ему на шею. Нет, это пройдет, но хотя бы на миг могу я прижаться к нему не во сне?

— Знаешь, и продолжаешь его оправдывать? Как можно вынуть душу у живого человека? Он же использовал тебя, Лара. Просто мерзко, низко использовал. Ради сведения каких–то детских счетов или ради претворения в жизнь каких–то безумных планов — я не знаю, но ничем хорошим для тебя это кончиться не могло, — его руки, скользящие по моей спине. Его пальцы, запутавшиеся в моих волосах. Его дыхание, обжигающее мне ухо.

— Ты не слушаешь. Он этого не делал, — мой шепот в ответ

— Не делал, — усмешка. — Тебе откуда знать? У тебя есть только его слова, и ты им веришь, ведь кроме него здесь никого нет.

— У меня есть только его слова, у меня есть только его забота, у меня есть только его дом, затерянный посреди степей. У меня есть только та жизнь, которую он сумел мне вернуть. Да, я ему верю, — моя голова по–прежнему лежит у него на плече, его руки по–прежнему скользят по моему телу.

— Мы улетаем отсюда немедленно. Я не могу допустить, чтоб он и дальше экспериментировал с твоей душой.

— Он не экспериментировал. И я никуда с тобой не полечу.

— Хоть что–то не изменилось, — он произносит это едва ли не с облегчением, и я удивленно поднимаю голову, чтоб взглянуть в его лицо. А он улыбается. Действительно улыбается. А потом целует. Очень бережно, нежно, словно все еще боясь, что я исчезну. Или что оттолкну. И мысль о том, что оттолкнуть надо, ко мне еще приходит. Последняя. Потому что дальше мыслей нет, есть только его губы, становящиеся все настойчивей, его язык, танцующий свой огненный танец, его руки, скользнувшие мне под рубашку, тяжесть его тела, придавившего меня к кровати… И ничего больше не надо. И ничего не важно. Есть только Анхен. Ан–хен…

Но он останавливается.

Отстраняется, садится. Смотрит на меня, плотно сжав губы и выравнивая дыхание. Челюсть чуть дрожит какое–то время, но он справляется.

— Моя, — выдыхает чуть слышно. — Все равно моя.

И бесполезно мотать головой, ведь он чувствовал страсть, которой меня захлестнуло от его прикосновений. И мое сожаление, когда он отстранился.